Русская женщина тормозит прогрессивный локомотив репрессий

Сегодня для нас нет ничего актуальней репрессий.

Одна из популярных в этом году горьких шуток англоязычной блогосферы звучит так:

«Чёрная женщина» изобрела телескоп.

Вы можете не согласиться с этим фактом.

Вы можете даже привести исторические свидетельства, опровергающие его.

Но подумайте: стоят ли они того, чтобы потерять работу?

Таким образом, доказано: чёрная женщина изобрела телескоп».

Эта горькая шутка иллюстрирует не засилье расово-половых меньшинств в англоязычных странах (миллионы негритянок как вкалывали там на двух работах, чтобы свести концы с концами, так и вкалывают.

Многие из них чувствуют себя посреди буйствующих в СМИ про-негритянских и про-женских догм примерно так же, как позднесоветские работяги, слушавшие в очередях спичи о власти трудового народа от позднесоветской аристократии, проезжающей мимо в престижных волгах с занавесочками за спецпайком).

Шутка эта иллюстрирует одну суровую истину о нас: наша преданность идеям во многом измеряется не их убедительностью, а уровнем репрессивности этих идей.

И наоборот: отнимите у (даже искренне разделяемых нами) идей требовательную репрессивность — и нет, мы не отступимся от них тотчас. Но накал нашей практической преданности им драматически снизится.

Это говорит не о том, что мы существа по природе беспринципные — а скорее о том, что мы воспринимаем репрессивность идеи как естественный признак её силы.

Одной из повторяющихся сцен в истории колонизации европейцами мира была следующая:

— конкистадор подходит к Самому Священному Идолу, который наотрез отказывались обрушивать местные, и собственноручно его низвергает. Туземцы смотрят на белого человека в ужасе: сейчас его поразит ужасная смерть. Белый человек пожимает плечами и остаётся цел и невредим. Вывод очевиден: белый человек сильнее нашего бога.

Подчеркну: не Бог белого человека поразил идол молнией. Всего лишь наглядно было продемонстрировано, что христианин может совершить самое непростительное глумление над Кецалькоатлем, и за это ему ничего не будет.

Это ещё не было христианизацией — но это было разрушением примитивной туземной религиозности, в котором божество за нарушение своих законов тут же физически устраняло провинившегося.

Тут, кстати, есть один нюанс, который в действительности говорит о человеке много хорошего. А именно:

— репрессивность сильной идеи вовсе не обязательно выражается буквально. Порой дело обстоит ровно наоборот. Конечно, в странах, где за вероотступничество полагается казнь, ереси запрещены законом, а миссионерская деятельность невозможна в принципе — лояльность казённой религии весьма сильна. Но там, где у религий вообще есть возможность состязаться — выигрывают не те, кто казнят, а те, кто больше требуют от человека.

Так, в светских государствах, где христианство и ислам соревнуются на равных, в турнире «кто кого больше обратит» выигрывает куда более «гуманное», казалось бы, христианство.

Рискну предположить: это связано помимо прочего с тем, что христианство по своей сути репрессивней. Оно не побивает нарушителей камнями, не отрубает голову и не вешает на стреле автокрана, но категорически отказывает даже собственным адептам в гарантированном спасении в обмен на соблюдение каких бы то ни было правил и ритуалов.

Искренен ли ты, постоянно спрашивает оно у верующего. Жива ли твоя вера — или ты фарисей и раскрашенный гроб. Не перешёл ли ты в режим автопилота и кимвала звучащего. Пустые гробы в рай не попадают, повторяет оно верующему.

Победа христианства над римским язычеством была победой религии, не имевшей светской репрессивной власти, над крайне либеральным мировоззрением, основанным на инклюзивности и толерантности и к тому же вооружённым государственным репрессивным аппаратом, а требовавшим всего лишь соблюдения светских приличий.

Возможно, христианство победило, потому что оно требовало от верующих куда большего.

И напротив: массовое бегство из христианских конгрегаций, наблюдаемое сегодня в передовых странах, вызвано не увеличением просвещённости контингента (по-моему, иллюзорность просвещённости человека цифровой эпохи уже очевидна всем).

Оно вызвано тем, что само христианство в этих странах само решило стать передовым и либеральным, перестало требовать, утратило свою репрессивность (я уже как-то приводил североамериканскую поговорку: The more liberal the church, the emptier the pews — чем либеральней церковь, тем пустей скамьи).

Я это всё к чему

Очевидный триумф передовой религии над западным «консерватизмом» вызван в действительности не тем, что передовая религия так интенсивно карала противников (она, собственно говоря, приступила к настоящим репрессиям только что, может быть, ещё понастоящему даже не начала).

Триумф этот вызван тем, что она все последние десятилетия куда больше требовала, делала куда более высокие ставки, непрерывно увеличивала накал обвинений в адрес простого человеческого человека.

Так называемый «консерватизм» в действительности выступил в роли либеральной, слабой, ничего ни от кого не требующей стороны — отбивающейся от наскакивающих миссионеров однообразным:

— Почему я не могу назвать извращенца извращенцем? Я же его не вешать призываю. Оставьте меня в покое.

— Почему я должен из-за ваших фантазий о климате жрать жуков и отказаться от своего четырёхколёсного зверя?

— Почему этот негр/наркоман/попрошайка просто не пойдёт работать? Почему я должен его содержать?

— Оставьте меня в покое.

В этом противостоянии расслабленной нормальности с боевой репрессивностью победитель, пожалуй, был очевиден с самого начала.

В этом смысле легко понять, чем обусловлена слабость передовой религии в нашей стране. Передовые евангелисты, тупо калькируя западный (и в первую очередь американский) набор лозунгов — никак не могут изобрести достаточно репрессивный список требований и обвинений в адрес нормального российского гражданина.

В стране, где снега лежат с ноября по апрель, трудно обвинить гражданина в том, что он ездит на машине и отапливается.

В стране, где 68% граждан считают себя трудоголиками (я не шучу, считают) и хотят больше социальной справедливости, их самих трудно обвинить в привилегированности и паразитизме.

В стране, где регулярных прихожан церквей, мечетей, дацанов и синагог процентов 10, граждан трудно обвинять в религиозной нетерпимости.

В итоге все орудия передовых миссионеров палят по чиновникам и власти (что вполне согласуется с отечественной традицией восприятия начальства) — и, в последнее время всё больше, по мужчинам, которые сволочи.

Пожалуй, это последнее — единственная жизнеспособная форма репрессивности во всём арсенале российских евангелистов передовой религии.

Но и её боевой потенциал сглаживается тем, что в современном российском обществе женщина в виде «бесправной домохозяйки, живущей на птичьих правах в доме мужа, как птица в клетке», есть скорее экзотика.

Женщины образованней мужчин (39% с высшим образованием против 29%), чаще оказываются наследницами жилья и составляют почти три четверти госслужащих, при этом за ними большинство даже в законодательной власти. Мужчинам же, судя по наиболее часто звучащим жалобам, категорически недостаёт именно токсичной маскулинности в её классической форме.

То есть тезис «мужчины — сволочи», несомненно, найдёт в России отклик. Но его практическое репрессивное наполнение, выраженное в требовании к нормальному человеческому человеку, в отечественных условиях сведётся скорее к требованию обеспечить женщину нормальной клеткой в стране, где снег по полгода, на работе за повальный трудоголизм платят копейки, а власть беспредельничает.

Это может прозвучать парадоксально — но общепринятое недовольство и субъективное неблагополучие выступают в нашей стране своеобразным тормозом революционных перемен.

Боюсь, что этот коан евангелистам передовой религии не осилить.